Плен вдохновения

(Здравый смысл велит излагать повествование в строгой линейной последовательности, но вдохновение... а ему просто похуй на это)

Одна из сцен рутинной совместной жизни давно примирившихся Мистера Рок-н-Ролла и Мисс Поп, что нашли в союзе больше приятных эмоциональных преимуществ, нежели в былой саморазрушительной вражде (я кайфанула, пока обличала это в текст, ибо получение душевного наслаждения в писательском деле конкретно для меня представляет собой тот аспект, что оказывает благотворное влияние и на реальную жизнь — и мне хорошо от того, что возлюбленное мною творчество сливается в единое целое с действительностью):

«[Сцена: «Гламур в шипах»]

Апартаменты Мистера Рока больше не напоминали берлогу одинокого волка. Это была всё та же брутальная вселенная из ржавого металла, чёрной кожи и тусклого света от подвальных лампочек в стилизованных клетках, но теперь в её орбиту вписалось розовое гравитационное поле.

Оно проявлялось в мелочах. На барной стойке среди черепов-бокалов стоял один-единственный хрустальный графин для шампанского, водворённый сюда Мисс Поп. В нём никогда не было алкоголя — только розовый лимонад, который она пила после возвращения с Земли. А на одной из чёрных железных колонн, оплетённой шипастыми розами, висел крошечный, блестящий брелок в форме сердца. Он звенел каждый раз, когда Мистер Рок проходил мимо, — звук был тоньше звона цепей, но встраивался в общую симфонию.

Но главная «глянцевая оккупация» произошла в святая святых — около его рабочего места, где стояли гитары и пульт с бесконечными педалями эффектов.

Мисс Поп, не спрашивая (но и не скрывая), поставила туда свою розовую бархатную пуф-грушу. Совершенно нелепый, пухлый, похожий на гигантскую конфету предмет, усыпанный стразами... Раньше одно её присутствие вызвало бы у него приступ сарказма. Сейчас же он смотрел на неё и чувствовал не раздражение, а тихое, глубокое удовольствие.

Это был маяк. Знак того, что она здесь. Что она уже считает его пространство достаточно безопасным, чтобы принести сюда кусочек своего мира, который любила, не опасаясь грубой насмешки или разрушения. И оно... действительно больше не вызывало в нём негативного отклика.

Однажды он сидел на полу, спиной к кожаному дивану в виде электрогитары, настраивая бас. Пальцы почернели от струнной смазки, на лбу выступила прожилка от долгой концентрации. Играл он не яростный рифф, а что-то мелодичное, глубокое, нащупывая новую линию для баллады.

Из соседних розовых апартаментов, где она что-то искала в своих бесконечных сундуках, донёсся её звонкий голос:

— Рок, ты не видел мою серебристую тушь для ресниц? Та, что светится в ультрафиолете?

— Нет, — отозвался он, не отрываясь от грифа. — Но если хочешь, я могу дать тебе свою тушь, которая воняет бензином.

— Фу, нет! — она фыркнула, но он сумел понять по её голосу, что она весело улыбнулась.

Через минуту она вышла с небольшим розовым флакончиком лака для ногтей. Увидев его погружённым в музыку, она замедлила шаг. Потом, скользя босиком по холодному каменному полу, застланному тягучим театральным дымом (он настаивал, чтобы она носила хотя бы носки, но она вечно забывала), подошла и бесшумно опустилась на свою пуф-грушу рядом с ним.

Он почувствовал её присутствие — не как вторжение, а как тепло от другого источника энергии. Продолжая перебирать струны, он краем глаза наблюдал. Мисс Поп устроилась подле него по-своему: поджала под себя ноги, флакончик поставила на пол, взяла одну из его отполированных до блеска металлических педалей как импровизированное зеркало — начала наносить лак. Ярко-розовый, почти неоновый.

Её движения были сосредоточенными, точными. Даже кончик языка чуть виднелся между губ. И в этом не было ни капли того показного гламура, что бесил его раньше. Это была простая, бытовая магия. Ритуал ухода за собой, совершаемый с почти детской серьёзностью. И — запах... 

Резкий, химический, сладковатый запах лака пополз в воздухе, смешиваясь с вечными ароматами его мрачного логова: ржавчиной, кожей, кирпичами и дымом. Раньше подобный аромат начал бы резать ему ноздри как нечто чуждое. А сейчас... сейчас он вдыхал его глубже. Потому что этот запах был её. Частью её «я», которое она принесла и без стеснения выпустила в его пространство для жизни вне мира людей. Это был запах её присутствия, её доверия к нему.

Он не сказал ни слова. Просто сменил аккорд. Мелодичная, задумчивая линия баса неожиданно обрела лёгкий, покачивающийся бит. Не танцевальный поп-бит, а что-то более грубое, но ритмичное. Он не играл для неё. Он играл рядом с ней — и её ритуал стал частью общего фона, частью музыки момента.

Она закончила с одним ногтем, подула на него и, не глядя на него, сказала тихо, почти в такт его басовой линии:

— У тебя на щеке пятно от смазки.

— Где? — он сделал паузу, проводя тыльной стороной ладони по лицу, но только размазал всё чёрное.

— Не там... Дай я!

Она отложила кисточку, встала на колени, взяла край своего розового шелкового халата (ещё один её предмет, вечно валяющийся на его кресле) и, прикоснувшись к его щеке, аккуратно стёрла тёмное пятнышко. Её движение было бережным, почти нежным, но без сюсюканья. Деловым. Интимным.

Он замер, позволив ей это. Зелёные глаза в густой чёрной подводке смотрели прямо в её голубые, лишённые всякого напряжения.

— Всё? — спросил он, и его голос прозвучал тише, чем обычно, приглушённый этой странной, совместной тишиной.

— Всё, — кивнула она, и в уголках её глаз собрались лучики смешинок. — Теперь ты почти презентабельный... По крайней мере, для рокера.

Он фыркнул, но не отстранился. Она вернулась на свою розовую пуф-грушу и снова взяла кисточку. А он — снова взял бас. Ритм возобновился.

И в этот момент он осознал это приятное чувство до конца. Это не было разрушением его собственного привычного ему мира. Это было наслаждение контрастом. Её хрупкий, блестящий ритуал на фоне его грубой, несовершенной музыки создавал странную, но идеальную гармонию. Её розовый лак на ногтях был так же уместен здесь, среди его бешеных электрогитар и тяжёлых железных цепей, как шипастая роза на чёрной колонне... Они не смешивались. Они сосуществовали, подчёркивая красоту друг друга.

Её гламур больше не был для него фальшивой обёрткой. Он стал подписью, личным штрихом, тёплым пятном в его монохромном, но больше не одиноком мире. И в этом средотачивалась их самая большая победа — не изменить друг друга, а найти в деталях другого источник тихой, постоянной радости».

Помимо этого, пока что коротко, но ёмко «Заметки» позволяют мне прописать следующее, что будет относиться к разным главам (однако, как упоминалось в начале поста, вдохновению плевать на хронологию):

Планируется, что после смерти и следующего воскрешения цвет глаз Мистера Рок-н-Ролла навсегда останется зелёным, но его голос отныне сможет быть и тихим, как у обычных существ, и всё тем же громогласным, если он захочет. Символически это отражает его окончательное воссоединение с его изначальным Рокабилли и гармоничным принятием всех сторон себя, что смогло отобразиться визуально на его физическом воплощении.