Рецензия на повесть «Мальчик в детском аду»
Ад внутри семьи
Гриша Водкин — беспардонный русский писатель, у которого прямолинейность — это иносказательность, а реализм — абсурд.
Название повести “Мальчик в детском аду” построено по тому же принципу, что и названия книг Джона Бойна. Отсылку к роману “Мальчик в полосатой пижаме” можно найти уже на обложке (рот ребёнка сложен буквой, но не буквой “О”, а буквой “А”). Прямые цитаты из романа и более скрытые, видоизменённые повторы (падение с карусели вместо качели, коверканье названия концлагеря “Бухенвальд” “Бухой Вальд” аналогично неправильному произношению “Аушвиц” — “Аж Высь”) продолжаются на протяжении всего текста. Перед нами, можно сказать, русская версия “Мальчика в полосатой пижаме”.
Герои повести “Мальчик в детском аду” изобретают собственный язык, собственный мир, в котором фантазии реальны и полноценны, из-за чего окружающие не понимают членов семьи Фашистенко. Автор до абсурда демонизирует персонажей, на что указывают их имена. Прямо проводится параллель между Адольфом Гитлером и Адольфом Фашистенко. Под описания Адика подходит и Адольф Гитлер (“Он всё визжал и визжал, и визжал, и визжал, и визжал”). В данном контексте фигура Сталина является антагонистической. Автор во всём видит нацистскую символику: свастика выступает в качестве и вертушки вертолёта, и карусели, и ветерка.
Но демонизация не беспочвенна — Герман Фашистенко пьянствует, холодно относится к своей семье, забывает забрать сына из детского ада. Ад — это место, в котором не жили папы. Вопрос ребёнка “Папа, а что это за чёлная дыла у нас под потолком?” показывает всю повседневность и привычность ада.
Автор насыщает тест играми не столько слов, сколько букв: “Да” превращается в “Ад”, “КАП” — в “ПАП”, а “город” в “голод”, поскольку ребёнок не выговаривает букву “р”. Ошибки указывают на правду. Также автор повторяет и цитирует сам себя, уместно вспоминая сказанное ранее. В исполнении автора особенно эмоциональной получается градация — кадык-хрящ-кость-ком. В диалогах всё время творится путаница, на сказанное всё время накладывается второй смысл.
Все линии и детали сходятся в одной трагической точке — несчастном случае. Фатальная ошибка, травма и попытка её пережить, отрефлексировать делают повесть страшной, грустной, болезненной.