Anna Bogodukhova

Ирене живёт на свете слишком долго и не знает для чего боги так жестоки. Она не говорит об этом вслух – жалость не примет даже её сердце, ведь если боги даровали долгую жизнь, то живи, не гневи ни себя, ни их! Но у Ирене никого не осталось – война не стихала, потом болезнь, и живёт Ирене неприкаянной и не верит – ни слуху, ни зрению, потому что, когда молилась – казалось, что шёпотом травы и поступью ветра отзываются боги, милуют её судьбу! И виделись вспышки на белых камнях – да, слышат боги! Так она себе толковала.

– Здесь нет лампочек, – объяснял Амон, – и кастрюль со сковородами лишних не бывает. Богатство кочевника – его палатка и его стадо. Большего и не нужно. Печь и воду нам заменяет песок, посуду – выделанные шкуры. Всё остальное будет лишь тяготить, если придётся идти за водою на большие расстояния.

– А тебе, Марк, здесь нравится? – я пытаюсь его поддеть.
Он пожимает плечами:
– Мне нравится везде, где есть Рим.
– Настоящий, свободный от тиранов Рим! – добавляет Кассий, желая не то ободрить его, не то поддержать себя.

– Нет, серьёзно, – Светоносный видит недоверие в глазах друга, смешанное с удивлением. Искали и что же – не нашли? – Были собрания, пересылки кандидатур, подробный список из положительных качеств.
– И кто решил, что слабохарактерное подчинение – это качество? – Азазель говорит это быстрее, чем успевает подумать. Спохватывается.

Призрак живёт в твоей кровати

– Большая честь…– повторяет Виорг и голос его от волнения срывается, превращаясь в писк. Он закашливается. Дурак! Несолидно! Позор… что Хозяин подумает?
– Ничего не подумаю, – тут же отзывается Сам, – потому что думать о тебе слишком скучно.

– Запрос координации. Забыл нужную отмычку дома, что делать?
Разбежаться и пробивать головой дверь! Что за вопрос?

Омыто ветрами, занесено песками, замучено долгой зимой и жарким летом, изменено в памяти, искажено в рассказе, а всё же было, и того не отнять! Живуча правда, хотя и робка она, и легко одевается в тысячу платьев из времён года и многих слухов.

– Не знаю, в чём провинилась ваша семья, но смущать покой других вы не имеете права, извините, – ответствовал священник, и им пришлось уйти.

– Я бы подал вам стакан воды, но, к сожалению, это уже не в моих силах, видите? – и он протянул мне такую же серую руку, расплывающуюся, не имеющую контуров, и та, как я уже и предполагал, прошла абсолютно спокойно через грани стакана. Неудивительно! Подумаешь, какой-то стакан. Четверть часа назад он просочился таким же образом через двери и поздоровался, извинившись, что не может войти как полагается.

Призрак боится темноты. Призрак! Тот, кто уже не будет ходить по земле, кто оказался достаточно заметным соседом для живых, что обратились к нам, боится темноты.

Кто-то должен бороться с нечистью... вот только борцы - такие же люди, которым никто не даёт инструкцию на все случаи жизни.

– У нас возникли непреодолимые разногласия с администрацией, – объяснил он.
Стефан хмыкнул.
– А дальше?
А дальше было ещё глупее. Они оказались свободны, но куда деть эту свободу не представляли.

– Нет, я понимаю, что, вернее всего, она сама его отдала кому-то или потеряла в лихорадке…или в пути. Но если вдруг увидите, если вдруг повезёт…
«Не повезёт» – подумал Конрад, но не сказал ничего подобного вслух.

– На самом деле, все те, кто общался с Дьяволом, за кра-айне редким исключением общались вовсе не с ним, – Азазель усмехается, глядя в вытянувшееся лицо новичка. – Некоторые общались с демонами-глашатаями, некоторые же и вовсе просто психи, которым впору общаться с сами собой, да своей головой.

– Здравствуйте… – это глупо, я понимаю. Но что я могу сказать ещё? Ничего умнее в голову не приходит. Смерть появилась слишком внезапно. Толчок я помню. Боль в груди – расходящуюся по всему телу – тоже. А вот серый мир вокруг пришёл слишком неожиданно. Он будто бы сам бросился мне на встречу. Как ветер, как…

– И слава богу, – согласилась я, – начни я понимать, всё, прощай карьера!
Она не поняла. Скривилась.

– Почему? – Володыка услышал. Это всегда было непредсказуемо. Когда он услышит, а когда нет? Когда снизойдёт до вопрошения ангела или архангела, архистратига или человека, а когда останется глух? Никто не мог того загадать!

Конрад тогда не боялся мёртвых. Но то, что прошло по нему дрожью, было тенью самой смерти. С тех пор так было всегда. Он привык и даже считал такую дрожь одобрением смерти и верным закреплением собственных действий. Так было проще. И лучше.

– Вы обязаны нам верить! Просто обязаны…– в голосе женщины звучали одновременно и мольба, и требование. Я вообще поражаюсь до сих пор тому, как люди умеют это совмещать, мол, помоги мне, это твоя святая обязанность! Почему? Да потому что я тебе плачу.
Хотя платит её муж, который, кстати, сидит молча. Напряжённо, но молча.
– Я обязана сдавать декларацию в срок, всё остальное на усмотрение, – заметила я, но Волак, который сегодня, о, редкий случай, поехал со мной на дело, кашлянул, переводя внимание на себя.

Вспомнилось и другое – Тереза сказала, что в те годы Хенрика и её семья жили хорошо. Так что, если подумать, то это даже не воровство, а возмещение справедливости. Почему родственники ещё не родившейся тогда Марты были вынуждены скитаться и скрываться, а кое-кто и вовсе сгинул и не был даже с честью похоронен, а эта…

Эва всегда была себе на уме, но неужели она не понимает, что её появление здесь – это смерть? Да, Сигер её убьёт. Не сейчас, не сразу. Но никаких больше переговоров, никаких больше послаблений, он её убьёт. Обязан. Это его долг как Царя.
Иначе будет смута.

В который раз заклинаю тебя, мой друг, в который раз! – даже самые великие нуждаются в смирении чувств и гнева. Твоя слава идёт впереди тебя, люди штурмуют театры, зная, что ты будешь там – хоть бы краем уха услышать! – вот их мечта.

– Вы хотите, чтобы я умер? – Кощей уклоняется от моего предложения не платить мне. Он переходит в слабую атаку. – Да?
– Я хочу, чтобы вы обрели мир с собою, честно ответили, что вам нужно. Нужно ли вам дерево среди моря-океана, в котором гусь, а в гусе…
– Утка!
– Да хоть фазан!

– Из Корби, ваша светлость, – Рауль склонил голову в почтении. Его удивил вопрос герцога, но он ответил без тени промедления, даже не позволив себе раздумывать о том, почему его вообще спрашивают о подобном. – Это на севере.
Бофор расхохотался. Весело, живо, словно Рауль произнёс какую-то очень смешную шутку. Впрочем, так оно и было:
– Я был в Корби, когда тебя, мой дорогой друг, тебя там ещё не было, – отсмеявшись, объяснил герцог. – Я воевал там.